Вехи в судьбе Марии Тереховой
Этот незатейливый рассказ написан женщиной, которая ни одного дня не ходила в школу. Она не знала, где ставить точки и запятые и другие знаки препинания, но, талантливая по природе своей, ясно и понятно и необычайно интересно изложила суть своей нелегкой судьбы. Рассказ весьма поучителен сегодня для тех молодых мамаш, которые в страхе перед будущими трудностями оставляют своих детей в роддомах. Он поучителен для всех, кому предстоит бороться за жизнь. Бороться и не сломаться.
Мария Георгиевна Терехова (Панкратова) родилась в 1905 году в хуторе Андреяновка Алексеевского района Волгоградской области. Она прожила большую жизнь, на ее памяти прошла жизнь разных российских эпох, окрашенных возможными и невозможными бедами: после войны с Японией вскоре война с Германией, за ней война Гражданская, а с ними разруха, эпидемии, потом НЭП и колхозное строительство, и все эти годы репрессии, Великая Отечественная война, снова разруха, жизнь в одиночестве. А мечтала жить при сыне, нянчить внуков. Последнее желание сбылось – Бог сподобил даже правнуков попестовать.
Родившейся при капитализме, ей выпало видеть крах социализма, появилась возможность получить реабилитацию, пожить уже в новом качестве, невинно пострадавшей от политических репрессий. Но она отказалась от предложенной ей реабилитации. Не захотела будоражить полученный на сердце ожог. Ей сказали, что будет компенсация за потери в 30-х годах. Не поверила, что потомки большевиков, продолжавшие дело своих отцов и дедов, способны на благородные порывы во имя лучшей жизни простолюдинов. Перевертыш, сколько ни повернется, лицом оказывается к личной наживе. «Пусть они подавятся своей компенсацией, – сказала она печально. – Мне и без реабилитации при сыне живется хорошо».
Исполать тебе, многострадальная мать! Потомки твои помнят тебя.
Николай ТЕРЕХОВ
Мария ТЕРЕХОВА
И такую жизнь пережили
(Публикуется с сокращениями)
Раскулачка
В 1923 году я уже была в семье Тереховых. Сначала нас было трое: мать, отец твой и я. В хозяйстве имелось: один бык, две коровы и куры. Потом мы нажили две пары бычат и лошадь. С этим хозяйством и жили до колхозов. Колхозы начинались так: всех позвали на собрание, объяснили, кто не вступит добровольно в колхоз, тех будут высылать. Сначала все молчали. Потом стали выступать: Гвоздев, Черноиваненков Степан, Кирсанов Митя, Седов Петя, Володин Серега, Шилов Митя. Они сказали, что будут вступать, и начали писать заявления. Написали и мы. Всех сразу и приняли в колхоз. А на второй день повели в колхоз быков, лошадей, оттащили всю технику. Начали работать.
Работаем оба год, второй, куда ни пошлют, а на нас глядят косо. Начали облагать какими-то налогами, недоимками. Отец был терпеливый, или он боялся высылки, тянулся в ниточку, все выплачивал, чего бы ни потребовали. Но не откупился! Вывезли Гуреевых. Очередь за нами. Стала просить Федю:
– Давай продадим дом и уедем в Калач (воронежский).
Но было уже поздно. Позвали его в правление.
– Нам нужен дом под детскую площадку, – говорит председатель Степан Черноиваненков.
– А мы куда? – спрашивает отец. – У нас тоже дети.
– Вы переходите в низы (подвал).
Ладно, хочешь не хочешь – перешли в низы. Лето живем. А сами день и ночь работаем. День в поле, а в ночь на работу ударную снова.
Подошла зима. Опять за нас взялись. Из низов гонят. Идите куда хотите. К тому времени всех в хуторе уже поделили на три группы: кулаки, середняки и бедняки. Мы были в зажиточных ceредняках. Куда нам деваться? Перешли к маме (Акулине Ивановне Панкратовой).
Коров у нас отняли и раздали беднякам. Одну Ивану Поклонскому, другую бабке Анюточке (Меркуловой).
Перезимовали. Весной как раз на Пасху пришло распоряжение возвернуть нам дом и все хозяйство. Не утвердили высылку. И мы опять перешли в дом. Пошли за коровами. Поклонский молча отдал корову, Анютка не отдает. Чем я, мол, буду стариков кормить. Но право на нашей стороне: сналыгали корову и повели.
Проработали еще лето и половину зимы. Одну корову продали, чтобы заплатить опять какие-то недоимки. Мало, а платить больше нечем.
Степан Черноиваненков собирает бедняков, чтобы решить, что делать с нами. Выступил Матвей Ильич Черноиваненков, он сказал:
– А что разговаривать с такими людями? Отец Федора атаманом был. Он не разрешал нам кучки навозные около двора складывать.
– Да, надо проучить его за разбитые носы, – это сказал Шилов. Он мстил отцу за то, что когда-то, еще школьниками, подрались, и отец разбил ему нос.
– Да, таких людей надо убирать,– поддержал Шилова Серега Володин.
И решили нас выселить. Потом и Герасима Самойлова вместе с нами. Пришел отец с собрания. Успел рассказать, кто что говорил, а повечереть не успел – явились исполнители, забрали его и повели в сельсовет, в Ежовку. А там уже полон сельсовет арестованных из разных хуторов: ежовские, гремячинские, рябовские и наши андреяновские.
А на вторую ночь за нами приехали. Стали мы собираться. Было это в 1933 году. Как раз в эту пору люди к празднику готовились, а мы к горю.
И вот мы всю ночь собирались. Забирали у нас не все. Ковры, что я соткала, забрали, а постель оставили и одежду. Все было строго. Людям запрещали с нами разговаривать, здравствоваться.
Вот мы сидим, ждем и горько плачем. Вот слышим, собаки забрехали. Я вышла из дома. По хутору фонари мелькают. Наконец наши собаки брех подняли. Все, едут. Слышим, во двор заехали. Идут в дом: Серега Володин, Яша Гвоздев, Митя Шилов.
– Ну, что? Собрались? Кто вам сказал, что надо собираться? Знаете ли свою вину? – спрашивают.
Мы молчим. Степа Черноиваненков приказывает:
– Выходите.
Иван Моргунов подогнал к порогу сани. Я стала выносить постель: перину, подушки. Мне, как снохе, это взять разрешали. И повезли нас тоже в сельсовет, где собрали всех кулаков, подкулачников, ежовских, гремяченских, рябовских, андреяновских, политовских. Из сельсовета выпустили к своим семьям арестованных.
Подходит отец. Заплакал, и мы опять заплакали. И повезли нас в район, в Нехаевскую станицу. Ехали, спешили. У Ивана Моргунова конь упал и издох. Нас пересадили на другую подводу. Повезли в Урюпинск. Везут день и ночь. Опять без остановки. В Урюпинске загнали в церковь. Набили, как камсы в кадушку. Стоим все стеной, нельзя ворохнуться. Жара, дышать нечем. Тут женщины как подняли шум, гвалт, крик, ругня. Мужчины тоже восстали, и к милиционеру – давай наводи порядок. Милиции было человек пятнадцать, что наш обоз сопровождали. Забегали. Стали разделять нас: выпустили мужчин и под стражей повели в другое здание, и мы немного дыхнули свежего воздуха.
А наутро всех снова на подводы погрузили и повезли на станцию. Набили нас полные вагоны. Вагоны скотские, окна натемно закрыты, чтобы люди не видали, куда везут, по какой дороге. Но люди тоже не спали: как где остановка, стараются найти щелочку, чтобы увидеть название станции, и записывают. Вот привезли нас в Казань. Дали отдых. Еды нет, и не спрашивай. Начали водить в баню по несколько человек. Перекупали всех и повезли уже до места, без остановки, до станции Соликамск. Выгрузили всех в одну кучу на плац, багаж тоже. Местные кинулись хватать, кто чего может. Наши мужчины видят, что все забирают, рванулись к багажу, так что и милиция не удержала. Кое-что удалось взять своего.
Продолжение следует.
